Автор: Ян Рачински, Председатель правления Международного мемориала, Российская Федерация.

При беглом взгляде на происходящее с историей в России может показаться, что царит бескрайний плюрализм. В столице одновременно существуют проспекты Андропова и академика Сахарова, улицы Солженицына и Менжинского, останки белых генералов Деникина и Каппеля перезахоронены в Донском монастыре под музыку возрожденного советского гимна – при том, что на Красной площади сохраняется Мавзолей и захоронения Сталина, Вышинского, Жданова и других палачей, в стране одновременно появляются памятники Колчаку и Сталину, чествуют Дзержинского и новомучеников.

Власти не препятствуют чествованию одиозных фигур и объясняют это лукавым тезисом – дескать, все это было в нашей истории, и мы не можем ничего вычеркивать.

При ближайшем рассмотрении среди всего этого информационного хаоса и эклектики выявляются определенные закономерности, часто повторяющиеся тезисы, сводящиеся в конечном счете к сакрализации государства и оправданию любых его действий – это касается и нынешней Российской Федерации, и Советского Союза, и Российской империи.

О неприглядных страницах отечественной истории прокремлевские историки и политологи говорят обычно, что все государства действовали так же, что диктатуры типа сталинской были в 1930-е годы во всех европейских государствах, что пакт Молотова-Риббентропа ничем не отличается от других пактов о ненападении, а все беды из-за Мюнхенского сговора, что преступления Ивана Грозного меркнут на фоне Варфоломеевской ночи, и так далее.

Другой способ оправдания государством совершенных в прошлом ошибок и преступлений – когда говорят, что их совершали конкретные люди, а не государство. Например, вину за репрессии возлагают на якобы вышедших из-под контроля чекистов, которых государство же якобы и наказало. Часто воспроизводят советские пропагандистские штампы – дескать, коллективизация была жестокой мерой, но «это позволило осуществить индустриализацию и выиграть войну».

По ряду вопросов мы видим возврат к позициям советской пропаганды – например, в оценке вторжения в Польшу в 1939 году, которое снова называют освободительным походом. То же самое можно сказать и про оценки вторжения в Венгрию в 1956 и в Чехословакию в 1968 (в Госдуму даже внесен законопроект о признании участников вторжения ветеранами боевых действий).

Но иногда нынешние российские власти идут гораздо дальше предшественников.

Например, памятников Ивану Грозному в России не было никогда – ни до 1917 года, ни после. На памятнике 1000-летия России, воздвигнутом в 1862 году в Великом Новгороде, изображение Ивана Грозного отсутствует; и Сталин, симпатизировавший Грозному, все-таки не стал сооружать ему памятник. В 2016 году памятник Грозному появился в Орле, годом позже – в Москве, в 2019 еще и в Александрове.

Другой пример – уже упомянутый пакт Риббентропа-Молотова. Советская власть тоже любила повторять, что это был обычный пакт о ненападении, при этом существование секретного протокола яростно отрицалось. Коммунисты понимали, до какой степени неблаговидно (мягко говоря) выглядит этот протокол. В годы перестройки союз Сталина с Гитлером был осужден. В этом году, по случаю 80-летия пакта российские официальные лица неоднократно заявляли, что пакт и секретный протокол были вполне правомерны, а по мнению министра культуры Мединского даже стали дипломатическим триумфом СССР.

Это отнюдь не случайность. Победа народа в Великой Отечественной войне присвоена государством, и ничто не должно разрушать ореол святости у «государства, победившего фашизм». Власти хотят обеспечить консолидацию населения вокруг славного прошлого и мобилизацию против мифического внешнего врага.

Государство превыше всего – именно это является главным содержанием исторической политики Кремля, которая сегодня заняла или по крайней мере пытается занять место коммунистической идеологии. Лояльность сегодня проверяется по взглядам на историю.

Поддерживаются и насаждаются представления об особой роли и особом пути российского государства, о том, что российское государство (Российская империя, Советский Союз и Российская Федерация) всегда боролось за мир, а если применяло насилие, то только в ответ или вынужденно, поскольку вокруг всегда были враги.

Резолюция Европарламента от 19.09.2019, в которой пакт Риббентропа-Молотова назван причиной Второй мировой войны, разрушает пропагандистские усилия по созданию сусального образа миролюбивого и непогрешимого государства.

Острую реакцию российского официоза нетрудно понять.

Для нынешних властей неприемлемо признание государства преступным – неважно, что речь идет об уже не существующем Советском Союзе, вполне заслужившем такую оценку. Неприемлемо и признание преступником главы государства – поэтому и могут появляться памятники Сталину и Ивану Грозному.

Поэтому история сегодня так тесно оказывается сплетена с политикой.

Формально цензуры не существует,  но множество отдельных фактов складываются в несколько иную картину.

Так, за публикацию документов, доказывающих, что история о 28 панфиловцах, героически погибших при защите Москвы, является мифом и противоречит реальным фактам, директор  Государственного архива РФ лишился своего поста.

Блогер, который воспроизвел чужую статью со вполне очевидным утверждением, что Вторую мировую войну развязали Гитлер и Сталин, был приговорен к большому штрафу – и оспорить этот приговор не удалось даже в Верховном суде.

Еще пример – историк  Кирилл Александров защитил докторскую диссертацию об офицерском корпусе власовской армии (полное название  «Генералитет и офицерские кадры вооруженных формирований Комитета освобождения народов России 1943—1946 гг.»). Однако после «экспертизы», сделанной с участием генерала госбезопасности, Александрова лишили докторской степени. Это было связано в первую очередь с позицией автора, расходящейся с устоявшимися пропагандистскими стереотипами.

По той же причине была внесена в список экстремистских материалов вполне объективная статья Александрова «Бандера и бандеровцы – кто они были на самом деле», опубликованная в «Новой газете». Это далеко не единственный случай использования обвинений в экстремизме в качестве инструмента исторической политики и цензуры. Например, в России запрещены книга Юрия Шаповала с соавторами «ЧК - ГПУ - НКВД в Украiнi: особи, факти, документи» и сборник статей польского публициста Яна Новака-Езераньского «Восточные размышления».

Все это разрушает память о прошлом, и так находящуюся в довольно плачевном состоянии, – 70 лет тотальной советской пропаганды сделали свое дело. К началу перестройки люди, помнившие досоветскую эпоху, были уже в весьма преклонном возрасте и не могли сколько-нибудь существенно участвовать в общественной жизни. Непосредственной передачи дореволюционного жизненного опыта быть не могло – и это существенно отличает российскую ситуацию не только от стран Восточной Европы и Прибалтики, но даже от Украины, западные регионы которой были присоединены к СССР только в 1939.

Отчетливые правовые оценки советского режима так и не были официально сформулированы – и в школьных учебниках они тоже отсутствуют; нет в школьных учебниках и сколько-нибудь внятного описания преступлений, совершенных коммунистической властью.

Казалось бы, для оптимизма нет особых оснований.

Однако память общества все же отличается от того, что старается внедрить пропаганда. Отчасти это связано с навязчивостью и примитивностью пропаганды – это порождало анекдоты и насмешки даже в советские времена, когда источники независимой информации были трудно доступны. Сегодня сомнения и отторжение возникают гораздо быстрее. Существование интернета и открытость границ – естественные противники любой пропаганды.

Но главное, что противостоит усилиям пропаганды – память о терроре.

Это проявляется по-разному. Например, общественность (если не считать некоторые верноподданические организации) обычно не поддерживает установку памятников убийцам (Сталину, Дзержинскому, Грозному) - а власти нередко участвуют в этих акциях. Совершенно противоположная картина с памятниками жертвам государственного террора. Как правило, их установки требует общественность, а власти не только не бывают инициаторами, но часто явно или скрытно препятствует.

Другой пример – проект «Последний адрес», начавшийся в России, а сегодня действующий в Чехии, Грузии, Германии, Украине, Молдавии… Маленькие таблички, сохраняющие  память о людях, убитых государством, в большинстве случаев, как ни странно, устанавливаются не родственниками, а просто неравнодушными людьми.

Постепенно оживает и семейная память. При советской власти помнить о репрессированных родственниках и хранить семейные архивы было небезопасно. Но помнить историю рода – естественное стремление человека, и сегодня все больше людей ищут сведения о предках. Увы, во многих случаях судьба этих предков трагична, и к нам все чаще приходят с вопросами внуки и правнуки репрессированных.

Узнав же правду, они многое переосмысливают. Или, во всяком случае, более критично подходят к информации из телевизора. Довольно трудно совместить память о расстрелянных предках с оправданием государства, которое их расстреляло. 

Единица истории – не государство, а человек. И потому на длинной дистанции семейная память окажется сильнее пропаганды.